Что изучал А. С. Пушкин до поступления в Лицей

Первая учительница Александра — его бабушка, Мария Алексеевна, но любопытно узнать, кто же были его профессиональные учители? Что нам вообще известно об учении Александра, о его учителях? Как писал один из "пушкинистов": "Воспитание детей, которому родители не придавали большого значения, было беспорядочным". Откуда же взялась такая безапелляционная уверенность?

У нас, к большому сожалению, осталось не так уж много сведений об учителях Александра. Несколько анекдотических случаев и, по сути дела, только имена. О них есть сведения в воспоминаниях сестры Александра Ольги, и о них упомянул Сергей Львович.

Домашнее образование было наиболее распространенной формой образования в дворянских семьях России, потому что нанимать учителей было довольно дорого, и особенно иностранцев. По воспоминаниям Д. П. Рунича, они получали от 500 до 2000 рублей. "...Разумеется, не всякий мог расходовать подобную сумму", — прибавляет мемуарист. Пушкинская семья была не особенно богата, но надо отметить, что родители не жалели денег на иностранных учителей.

О первом в числе многих Ольга Сергеевна вспоминает: "Первым воспитателем был французский эмигрант граф Монфор".

После свержения монархии во Франции и казни короля из страны были вынуждены бежать сотни и тысячи семей аристократов. По приблизительным оценкам, страну покинуло около 200 тысяч человек, что из тогдашнего населения Франции составляло довольно значительную часть. В Россию попадали многие из них — Екатерина II, защитница легитимности, принимала их охотно. Немногие, известные либо ей, либо русским аристократам лично, оставались в Петербурге, но многим, и в том числе из старинного французского дворянства, приходилось туго — как писал мемуарист прошлого века, ироничный Вигель: "Не было у нас для французов середины — они становились или учителями, или вельможами". Справедливости ради надо сказать, что такие французские эмигранты, как герцог Ришелье или граф Ланжерон, храбро сражались в русской армии и с пользой трудились в гражданской администрации.

Бежавшие из Франции редко обладали каким-нибудь ремеслом (известен один пример, когда некий граф д'Отишам занялся производством чего-то вроде галош, которые пользовались большим успехом у петербургских дам), и большинство действительно становились учителями, благо французский язык был обязательным для русского дворянина.

Таким учителем стал и граф Монфор, о котором Ольга Сергеевна сообщила нам, что он был "человек образованный, музыкант и живописец", но, к сожалению, более определительно ничего о нем не удалось узнать, и даже обращение к знатокам французской генеалогии не принесло никаких результатов. Можно утверждать, что его не было в числе тех французов, которые уже проживали в России еще до революционных событий во Франции. Как только вести о них достигли России, правительство Екатерины обязало каждого из французов дать подписку в том, что они отреклись "от правил безбожных и возмутительных, на земле их ныне изповедуемых", в противном же случае они высылались во Францию.

Списки присягнувших французов (правда, под эту кампанию попали и те, которых трудно было заподозрить в том, что они были французами — как, например, живший в Мещанской части некий Михаил Алберт, оказавшийся "Арапом из Америки") публиковались в газете "Московские ведомости". Там были и граф Людовик де Жилли, владевший домом на Новой Басманной (он сохранился, но в перестроенном виде — № 13), и семья Оберов, из которой вышла известная в летописях войны с Наполеоном Мария Обер-Шальме, и некий мосье Трике, фамилия которого известна нам по поэме Пушкина, но вот графа Монфора среди них не нашлось.

Надо думать, он приехал в Россию в числе тех эмигрантов, которые вынуждены были позже спасаться от разгула гильотины на их родине. Можно предположить, что Монфор происходил из старого нормандского рода, получившего графский титул в XV веке при короле Людовике XI. Возможно, что к Пушкиным он попал по рекомендации бутурлинской семьи: сестра Дмитрия Петровича Бутурлина, соседа Пушкиных по Малой Почтовой улице, Елизавета Петровна, была хорошо знакома с неким графом В. Эстергази, о котором известно, что от его благоволения зависели чуть ли не все французские эмигранты, прибывавшие в Россию. Очень возможно, что он сказал о графе Монфоре Елизавете Петровне, она — брату, а он рекомендовал его Сергею Львовичу Пушкину.

После Монфора был некий Русло (или Русело, как иногда произносилась его фамилия Rousseleau), преподававший французский и латинский языки. Ольга Сергеевна вспоминала, что он писал "хорошие французские стихи", и возможно, что первые стихотворные опыты маленького Пушкина были сделаны под влиянием неизвестного нам Русло. В числе учителей русского языка попался и некто Шиллер, был гувернером и Шедель, о котором Ольга Сергеевна рассказывала, как маленький Александр, "начитавшись порядочно, особенно "Генриады" Вольтера, написал целую герой-комическую поэму, песнях в шести, под названием "Toliade", которой героем был карла царя-тунеядца Дагоберта, а содержанием — война между карлами и карлицами... Гувернантка подстерегла тетрадку и, отдавая ее гувернеру Шеделю, жаловалась, что mr. Alexandre занимается таким вздором, отчего и не знает никогда своего урока. Шедель, прочитав первые стихи, расхохотался. Тогда маленький автор расплакался и в пылу оскорбленного самолюбия бросил свою поэму в печку".

Немецкий язык преподавала госпожа Лорж, но язык Александру не нравился и успехи оказались посредственными, в чем, как свидетельствовал Сергей Львович, он неоднократно раскаивался. Но не только эти три языка — французский, латинский и немецкий — преподавались детям, но и такой необычный в России, как английский.

Как правило, в дворянских семьях ограничивались изучением французского языка и знание его считалось обязательным, немецкий был не частым дополнением, а вот английский вообще был редкостью — только в весьма аристократических и богатых семьях, принадлежавших к высшему свету, включая императорскую, или же в тех семьях, где образованию детей придавалось большое значение, были учители английского языка. К таким семьям принадлежала и пушкинская. В нее была приглашена англичанка мисс Бейли, по всей вероятности, дочь известного в Москве лектора английского языка в Московском университете Джона (или, как его называли в Москве, Ивана) Бейли. Был он, по словам современника, "величавый, краснощекий, видной наружности, брюнет; пользовался в Москве почетностию". Бейли преподавал в университете с 1784 года до кончины и, насколько можно судить по краткой его биографии в словаре профессоров Московского университета, учил английскому весьма основательно: "старался дать слушателям хороший выговор, упражняя их в чтении и изустных переводах лучших писателей". Он умер 31 августа 1809 года и похоронен на Введенском кладбище; по словам известного исследователя В. В. Сорокина, на могиле был памятник, но он давно исчез.

Похоже на то, что мисс Бейли учила Александра Пушкина не так искусно, как ее отец, ибо ученик ее, по словам сестры, учился "без успеха". Правда, Сергей Львович говорил, что "вступив в Лицей, он уже этот язык знал, как знают все дети, с которыми дома говорят на этом языке". Вступительных экзаменов по английскому языку в Лицей не проводилось, так что мы сейчас не можем объективно оценить его знания, но известно, что Пушкин только значительно позже серьезно занялся им, Чтобы читать в подлиннике английских авторов.

Как было принято тогда во многих семьях как богатых аристократов, так и среднего достатка дворян или разночинцев, учителей русского языка нанимали из духовного звания, но если семьи были победнее — то дьячка, окончившего в лучшем случае семинарию, а в состоятельных семьях приглашали образованных священников или дьяконов, окончивших академию.

Как ни странно, но за многие годы изучения пушкинской биографии первые его учители русского языка не привлекали должного внимания биографов. Были известны их имена: Ольга Сергеевна назвала нам Александра Ивановича Беликова, а Сергей Львович добавил к нему и второго учителя — Алексея Ивановича Богданова: "два священника преподавали Отечественный язык. Они же были и его законоучителями".

О А. И. Богданове нам ничего не было известно, а о А. И. Беликове дошли до нас только отрывочные сведения, приведенные первым пушкинским биографом П. И. Бартеневым.

Как выяснилось после обращения к архивным документам, оба они служили в одной и той же церкви — св. Симеона Столпника, видными прихожанками которой были, оказывается, не кто иные, как сестры Чичерины: Варвара, Мария и Анна Васильевны, тетки Сергея Львовича. Надо думать, именно они рекомендовали Сергею Львовичу и Надежде Осиповне пригласить в качестве учителей в семью членов причта их приходской церкви. Возможно, что первым из этих учителей был молодой дьякон Алексей Иванович Богданов. Двадцати одного года он в 1808 году окончил Московскую духовную академию, где он, как отмечалось в его формуляре, "обучался всем преподававшимся в ней наукам и сверх Латинского, Немецкому и Французскому языкам". Там же было сказано, что он "учение веры знает основательно". По окончании академии А. И. Богданова назначили дьяконом в церковь святого Симеона Столпника, что за Яузой, где священником в продолжение многих лет служил его двоюродный брат Николай Федорович Шестаков, который незадолго перед тем перестраивал эту церковь. В январе 1826 года А. И. Богданов был переведен к храму Преображения Господня, что в Алексеевском монастыре, но прослужил там очень недолго и уже в марте того же года стал священником в церкви Всех Скорбящих Радость в ямской Коломенской слободе, известной более в Москве под наименованием придельного храма Флора и Лавра. Умер он 18 апреля 1860 года 75 лет.

О втором учителе, Александре Ивановиче Беликове, Ольга Сергеевна сообщила, что он учил Пушкина русскому языку, закону Божьему, а также арифметике, "до самого вступления Александра Сергеевича в Лицей".

Судя по тому, что стало известно о Александре Ивановича Беликове, он был личностью незаурядной. Сын дьякона А. И. Беликов родился в 1783 году и, как многие дети из духовного сословия, выбрал ту же жизненную стезю: поступил в академию и в 1804 году ее окончил, причем также особо было отмечено в его послужном списке, что он обучался, "сверх Латинского, Немецкому и Французскому языкам" (из архивных документов прежде всего бросается в глаза то, что оба пушкинских учителя изучали как дополнительные к обязательному латинскому еще и французский и немецкий языки, что отнюдь не было обычным тогда для русского духовенства). После выпуска из академии Александр Беликов был посвящен в дьяконы той же Симеоностолпнической церкви, но очень скоро, в августе 1805 года, был посвящен в священники к церкви Марии Магдалины во вновь устроенном тогда Александровском училище. В этом училище он открывал в 1812 году церковь во имя св. Александра Невского.

Отец Александр Беликов не только исполнял обязанности священника в училищной церкви, но в продолжение многих лет преподавал в Александровском училище закон Божий. Педагогическая деятельность его была весьма успешной, если судить по тому, что он несколько раз удостаивался наград императрицы Марии Федоровны, а также получал награды, предусмотренные для духовенства, — скуфью (бархатную шапочку) и наперсный (т.е. нагрудный) на Владимирской ленте крест с надписью "1812 год".

А. И. Беликов известен был своими литературными трудами. Еще молодым студентом академии он перевел с французского сочинения знаменитого проповедника, духовника наследника престола Людовика Жана Батиста Массийльона, считавшиеся вершиной классического красноречия. Это был первый перевод на русский язык его проповедей, за которым последовало еще несколько. Первое издание сочинений под названием "Дух Массийльона, епископа Клермонского, или Мысли, избранные из его творений о различных предметах нравственности и благочестия" появилось в 1803 году и было повторено в 1808 году. Третье издание напечатано в 1822 году — как значилось на титульном листе: "издано Г.-М. Н. 3. X." За этими буквами скрывался генерал-майор Николай Захарович Хитрово, имевший в своем доме на углу Яузского бульвара и Подколокольного переулка домовую церковь во имя Тихвинской Богоматери. Отец Александр освящал здание этой церкви, восстановленное после пожара 1812 года. Его "Слово на освящение..." было издано отдельной брошюрой в 1822 году. Он же был и автором "Катехизиса, или Краткого изложения христианского закона...", опубликованного в 1818 году.

Отец Александр не прекращал свои ученые литературные занятия и позднее: так, в 1846 году он издал солидный трехтомный русско-латинский фразеологический словарь. Он вышел за два года до смерти автора: Александр Иванович Беликов скоропостижно скончался 21 сентября 1848 года в возрасте 65 лет и был погребен на кладбище Покровского монастыря.

В продолжение многих лет — с 1823-го до кончины — он служил священником церкви Воскресения Христова, что за Таганными воротами. А. И. Беликов пользовался всеобщим уважением, люди, помнившие его, "отзывались о нем с особенным уважением и считали его великим проповедником".

Можно утвердительно сказать, что пушкинским детям русский язык и закон Божий преподавали выделяющиеся своим образованием, чуть ли не лучшие тогда учители.

Москва, начало 1811 года. Старшему сыну Александру скоро исполнится 12 лет. Хотя образование детей во многих дворянских семьях почти всегда заканчивалось домашними учителями, но в семье Пушкиных думали иначе. Сергей Львович и Надежда Осиповна — родители Александра — решили дать сыну лучшее в тогдашней России образование (несмотря на твердое убеждение биографов Пушкина в том, что они не обращали никакого внимания на своих детей).

Славился тогда в Петербурге преподавателями и дисциплиной коллегиум, устроенный и управляемый иезуитами. Пушкины отправились в Петербург для того, чтобы поподробнее узнать о нем и договориться о приеме туда Александра. Обратите внимание — родители, так равнодушно относящиеся к детям, отправились в дальний путь только для того, чтобы подробно разузнать об учебном заведении, в котором должен был учиться их сын (один из "пушкинистов" уверял читателей, что родители не столько желали дать ему образование, сколько хотели просто избавиться от него, "стряхнуть с плеч заботы о воспитании испорченного ребенка", "сбыть с рук", как он выражался).

Итак, весной 1811 года Пушкины приехали в Петербург. Тогда они, вероятно, и узнали о готовящемся, новом, небывалом еще учебном заведении, названном Лицеем (которое, по словам И. И. Пущина, "самим своим названием поражало публику в России").

В марте 1811 года Сергей Львович подал министру народного просвещения прошение о зачислении сына: "Имея ревностное желание посвятить сына моего на пользу отечества, и образовать его соответственно сей цели, я осмеливаюсь покорнейше просить ваше Сиятельство, о помещении его в число воспитанников Лицея..." Прошение было принято, и летом того же года Александр выезжает в северную столицу.

В Петербург Александр Пушкин приехал в середине июля 1811 года и тогда сразу началась подготовка к поступлению: медицинский осмотр и экзамен 12 августа, куда явился 21 экзаменующийся.

Для того чтобы понять, какую подготовку получил дома Александр Пушкин, можно воспользоваться независимой оценкой, а именно сравнить отметки, полученные им и его товарищами на вступительных экзаменах в Лицей, и привести сравнительную таблицу оценки знаний Александра Пушкина и его товарищей, с которыми он был близок.

Вот эта таблица:
Сравнительная таблица оценки знаний Александра Пушкина

	Русский	Французский	Немецкий	Арифметика	Общие свойства веществ тел	География	История
Пушкин	очень хорошо	хорошо	не учился	знает до тройного правила	хорошо	имеет сведения	имеет сведения
Кюхельбекер	не очень	хорошо	хорошо	довольно хорошо	хорошо	хорошо	хорошо
Пущин	хорошо	посредственно	не знает	хорошо	хорошо	имеет сведения	имеет сведения
Вольховский	довольно знает	очень хорошо	не знает	хорошо	не очень хорошо	хорошо	хорошо
Дельвиг	хорошо	преслабо	не знает	до тройного правила	хорошо	хорошо	хорошо

Из ее рассмотрения можно сказать, что Пушкин был образован отнюдь не хуже своих друзей. Любопытно отметить, что из них только он показал очень хорошие знания русского языка и, как ни странно, хуже ответил на французском экзамене, чем, скажем, Вольховский.

Чья же заслуга была в том, что Пушкин получил неплохое домашнее образование? Мне кажется, родителей, той атмосфере уважения к культуре, которую они создали в доме, и учителей, именно тех, о которых с таким пренебрежением отзываются "пушкинисты". Поступив в Лицей, Александр Пушкин сразу же, буквально с первых же месяцев, выделился не только своим поэтическим даром — "при самом начале — он наш поэт" (Иван Пущин), но и тем, что он был начитаннее многих своих сверстников: он свободно ориентировался в французской литературе, квинтэссенции, выразительнице современной культуры. Его лицейский товарищ Алексей Илличевский, "Олесенька", поэт, состязавшийся с Александром Пушкиным за первое место на поэтическом Парнасе Лицея, писал о нем, что он "живши между лучшими стихотворцами, приобрел много в поэзии знаний и вкуса...". А вот еще одно свидетельство, исходящее от самого близкого лицейского друга Ивана Пущина: "Все мы видели, что Пушкин нас опередил, много прочел, о чем мы и не слыхали..." А ведь стал он таким именно в родительском доме.

Признавая природную одаренность его — "отличался в особенности необыкновенною своею памятью" (С. Д. Комовский), надо отметить, что его дарования могли быть поддержаны и развиты именно в семье, и только там.

Нас уверяли, что ни "беспечный и легкомысленный" Сергей Львович, ни "ленивая и взбалмошная" Надежда Осиповна детей не любили и в семье царила совершенно кошмарная обстановка. Эти описания пошли от одного из биографов Пушкина — П. В. Анненкова. Если в первой своей биографической книге, скромно озаглавленной им "Материалы для биографии Александра Сергеевича Пушкина", он, когда еще была жива сестра Пушкина Ольга Сергеевна, более или менее беспристрастно излагал факты, известные ему, то в вышедшей в 1873–1874 гг. книге "Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху", автор пустился во все тяжкие, обвинив Сергея Львовича и Надежду Осиповну во всех грехах, надолго предопределив тем самым и отношение последующих биографов к семье поэта. Вот что, например, было написано об отце Пушкина и его дяде, Василии Львовиче: "Вообще следует заметить, что у обоих братьев не было и времени для своих собственных дел: они занимались только чужими, вся их жизнь, проведенная в беготне за высшим светом и модными формами существования, в толкотне между людьми и в пересудах слышанного и виденного, оставила их под конец материально и умственно разбитыми и несостоятельными". Сразу же после выхода биографии Анненкова критики указывали, что в его описании Пушкины "теряют уже почти всякое человеческое достоинство" и что "г. Анненков усиливается опошлить до последней степени личности предков нашего поэта".

Подхватив измышления Анненкова, беллетрист Ю. Н. Тынянов написал роман, изобилующий выдуманными подробностями жизни пушкинской семьи. В его представлении пушкинская семья — это скопище нравственных уродов. Никто из них не поступает так, как можно было бы ожидать от нормальных людей, но особенно не повезло Сергею Львовичу. Ему только бы "юркнуть из дому", он тайком играет в карты, он самолично распоряжается поркой крепостных; он, не бывая в детской, иногда только прячется в ней от жены. Тынянов не останавливается и на непристойных намеках: Сергей Львович, увиливая от работы, особенно полюбил общество именно молодых сослуживцев. Другие члены семьи тоже не вызывают сожаления у автора: дед А. С. Пушкина Лев Александрович, "выйдя из крепости" (где он, заметим, не был), оказывается, занимался тем, что "тратил состояние с бешенством и злобой"(!); его жена, бабушка Александра Ольга Васильевна, только и делала, что с нетерпением дожидалась смерти мужа; одна из теток, Елизавета Львовна, "была пуста", другую — Анну Львовну — не любили "за фальшь"; не обойдена была и мать А. С. Пушкина, Надежда Осиповна: автор не упускает возможность описать, как она "била сына долго, пока не устала"(!). И вообще, семьи-то не было: "родители кочевали по гостиным. Здесь, дома, были только обрывки их существования".

Основываясь на писаниях доморощенных биографов, зарубежные "пушкинисты" также не останавливаются на выдумывании подробностей семейной жизни Пушкиных. Можно привести характерный отрывок из биографии Пушкина, изданной в Нью-Йорке (David Magarshak, Pushkin, N.Y. 1967, p. 17). Вот как этот биограф описывает Надежду Осиповну на танцевальном уроке: в "припадке отвращения к сыну, который всегда чувствовал себя в ее присутствии скованным, она вскочила со стула, схватила его за ухо и вышвырнула из комнаты. — Урод! — пробормотала она".

Недавно же другой пушкинист, Лотман, очевидно, не очень отдавая себе отчет в том, что он пишет, своеобразно подытожил все предыдущие "исследования" — он просто написал, что у Александра Сергеевича Пушкина не было детства. Человек без детства...

Есть, однако, документальные свидетельства того, что неисчислимый сонм биографов долгие годы вводил нас в заблуждение. Об отношении Пушкиных-родителей к их детям говорят их письма, хранящиеся в Петербурге, в Институте русской литературы (Пушкинском доме), опубликованные недавно в издании "Мир Пушкина".

Со страниц этих писем встают чрезвычайно симпатичные образы отца и матери Пушкиных, остро переживающих за своих детей, в особенности за беспечного и легкомысленного Льва, которого приходилось буквально вытаскивать из долговых сетей. Он непрерывно залезал в долги, которые Сергей Львович был вынужден оплачивать. Так, будучи в Тифлисе и не служа, Лев, за которого только что заплатили огромную сумму — 20 тысяч рублей — продолжал делать новые и новые карточные долги, одновременно отправляя жалобные письма, в которых называл себя нищим. Ольга Сергеевна сообщала мужу в письме: "У матери моей разлилась желчь, ей то легче, то хуже... она думает только об одном Леоне..." Сергей Львович писал младшему сыну в Варшаву, где он, по словам очевидца, мыкался по салонам и проигрывал в карты: "...спешу, дорогой Леон, сказать тебе, что нет ничего, что я бы не сделал, ни хлопот, ни шагов, пред которыми бы я остановился, лишь сколько для меня возможно более и скорее облегчить твои затруднения; — можешь быть уверен, что я откажу себе во всем, вплоть до необходимого".

Все существование родителей зависело от того, как жили их дети, от их писем, которые, к их вящему сожалению, приходили к ним не так часто, как они желали и надеялись. Вот строки из письма Сергея Львовича к Ольге: "Как благодарить тебя, дорогая Олинька, за твои письма, ты одна даешь нам ощущение жизни, иначе я сомневался бы, существую ли я еще. Александр и Леон не пишут нам вовсе и даже не отвечают на наши письма..."

Еще одно письмо Сергея Львовича дочери о письмах ее и Льва: "Мы читаем твои письма, или, вернее, ваши письма, с таким удовольствием и интересом, что я ни с чем не могу сравнивать этой радости. — Она равна горю, какое я испытываю, не имея никаких известий от Александра, он не пишет нам вовсе и не отвечает на наши письма. — Что поделаешь? — Я льщу себя надеждою, что этим молчанием я обязан великой его лени, но это лишь весьма слабое утешение, если вообще утешение". Или письмо от 23 мая 1834 года: "Дорогая Олинька, ты можешь себе вообразить удовольствие, какое я испытал, получив твое письмо 23-го, как раз в момент возвращения из церкви. — Утром я был грустен и почти в дурном расположении. — Твое письмо начало сей туман рассеивать, час спустя Аббас (знакомый Пушкиных) принес нам еще одно письмо от тебя и, выражаясь метафорически, солнце после этого засияло ярко, ярче, чем когда-либо, и я развеселился на весь день, который стал для меня точно прекрасным".

А вот письмо дочери 9 декабря 1832 года из Михайловского от Надежды Осиповны: "...что это в нашем возрасте за существование — проводить последние дни нашей жизни вдали от всех наших Детей! Отец твой, я хорошо это знаю, не перенесет этого горя, он так слаб, так страдает, последние несколько недель его кашель возобновился с такой силой, что малейший пустяк вызывает страшный приступ, на днях он едва не задохнулся, я не знала, что делать. Единственное его лекарство — это получить от вас вести и писать вам — вот когда он чувствует облегчение".

Теперь же, после того как читатель прочитал приведенные отрывки из писем родителей, можно процитировать слова одного из наиболее известных пушкинистов, Б. Л. Модзалевского, о Сергее Львовиче Пушкине: "Свое полное равнодушие к детям, и особенно к сыну-поэту, он старался скрывать под маской нежных слов и лицемерных уверений в любви и привязанности!"

Источник: С. К. Романюк «В поисках пушкинской Москвы». — М., Профиздат, 2001.

На главную страницу